Автор: Ирина Мясникова
Воспоминания
Посвящается сестре Луизе
Первые жизненные впечатления –
впечатления о войне
Детство каждого отдельного человека, по сути, не так
уж важно для истории. Но повествование о детстве часто отражает эпоху, её быт,
характер, дыхание времени. Моё детство можно назвать военным. Хотя город
Вологда, где я родилась и жила, находился в стороне от боевых действий, но он
был важным стратегическим объектом для немцев. Через него проходили
единственные железные дороги от Москвы на север, от Ленинграда на восток. И по
ним день и ночь шли военные грузы.
Первое впечатление войны. Мне 5 лет. Я сижу на
подоконнике. Внизу по булыжной мостовой нашей улицы движутся серые, молчаливые
колонны солдат в новеньком обмундировании, со скатками шинелей и винтовками на
плечах. Солдаты идут непрерывным потоком, идут день и ночь, идут на войну, но
где война и куда идут солдаты, непонятно. На самом деле колонны направлялись к
железнодорожной станции в конце улицы, грузились в теплушки, уезжали на фронт.
Мне было жалко солдат: «Бедные солдатики! И накипевочки не поедят!» (Накипевка
– это нехитрая семейная похлёбка тех лет: кипяток, хлеб, лук, растительное
масло и соль). Помню, взрослые хмуро усмехались.
Ничего страшного ещё не случилось, но мы, беспечная
детвора, почувствовали беду, словно разлитую в самом воздухе города. Нас
охватило щемящее чувство непоправимой потери, не только потери обычных детских
радостей, а чего-то большего. Как-то сразу исчезли из магазинов белый хлеб,
сливочное масло, сладкие пончики, исчезли на долгие годы войны и послевоенной
разрухи. Исчезли детские праздники, подарки, игрушки. Изменился весь образ
жизни.
Первые новости о военных действиях мы узнавали из
сводок по радио. Но были и живые свидетели войны. В июле – августе в городе
появились воинские части, побывавшие в боях, поредевшие и заново
переформировывающиеся в Вологде. Солдат и офицеров на некоторое время
распределяли по частным квартирам, где они ночевали, столовались, а потом снова
уходили на фронт. В нашем большом многоквартирном доме стояли военные, вышедшие
из окружения под Смоленском. Запомнился этот факт, так как настроение бойцов
было подавленное, разговоры велись тихо, почти шёпотом. Помню один такой
разговор о том, как немцы зарывали полуживых солдат в землю, и она шевелилась.
Помню, что один офицер брал меня к себе на колени, гладил по голове, вздыхал,
рассказывал, что у него такая же дочка.
Город
наш изменился и внешне, и изнутри. Введено было общее затемнение. На окнах
появились бумажные крестообразные полоски, чтоб стёкла не разлетались от
разрывов. Улицы погрузились в темноту. Ночью не светилось ни одно окно, царила
непроглядная тьма. Начались ночные бомбардировки города. Бомбили немцы вокзал,
железнодорожную станцию, но не очень успешно, вокзал функционировал всю войну.
Но помню, какой ужас наводили на всех нас объявления по радио: «Граждане!
Воздушная тревога! Граждане! Воздушная тревога!» По чёрному небу шарили лучи
прожекторов, искали вражеские самолёты, слышались зенитные разрывы. Мы
одевались и прятались в бомбоубежище – маленький окопчик возле дома.
Помню, в первые дни войны было много слухов о шпионах,
которые якобы подавали немцам сигналы с земли с помощью фонариков, сигналы
вражеским самолётам, этим самым наводя их на цель. Иногда с улицы слышались
возбуждённые крики: «На Клара Цеткин (улица) поймали шпиона!» Поднималась
паника, ребятня бросалась в центр событий. А события не были игрой. В небе над
Вологдой сбивали немецкие самолёты, а потом один из них был выставлен на обозрение
на площади как результат нашей победы. Кресты на крыльях и фигура лётчика в
шлеме (манекен) вызывали в нас жгучую ненависть и злорадство.
Привлекали немецких бомбардировщиков не только вокзал
и железнодорожная станция, а также большой паровозовагоноремонтный завод,
который находился недалеко от нашей улицы, он жил и трудился всю войну, работал
буквально в прямом смысле на войну: ремонтировал покорёженные, разбитые в бомбёжках
паровозы и вагоны. Каждое утро гудок созывал людей на работу, вдохновлял их на
трудовой день. Да и жителей радовал надеждами на победу. Завод давал людям
работу и прибавку к хлебной карточке. Других больших предприятий в Вологде не
было. Завод «Северный коммунар» за рекой работал на лесную промышленность края.
Вологодская область поставляла на фронт лес, брёвна, доски, оружейную болванку
и прочее.
Перед самой войной к нам приехала из деревни мать отца
– бабушка Фаина. Говорили, что я была на неё очень похожа. На сохранившейся
фотографии у неё строгое, слегка высокомерное лицо женщины, знавшей себе цену.
До революции их семья содержала кружевную артель, дед Алексей торговал
кружевами, выезжал даже на Украину. В годы коллективизации всё их хозяйство было
порушено. Остались от былого благополучия и сохранились в нашей квартире мебель
(горка, комод), фарфоровая посуда, старинные часы. Отец наш, Василий
Алексеевич, переехал с семьёй в Вологду. Время было непростое, по какому-то
делу он даже сидел некоторое время в тюрьме. Долгое время этот факт скрывался.
Что пережила наша семья в эти годы, я почти ничего не знаю, не помню. Кроме нас
с Лузой в семье были ещё дети – брат и сестра, родившиеся перед войной и рано
умершие. Бабушка Фаина, приехавшая помогать, уже сама была больна, долго не
прожила. Помню её слова, обращённые к маленькой больной внучке: «Помирать нам
надо, Светланка, никому мы не нужны». Умерла она в 1940 году, а сестрёнка в
1941 году. Да, в войну никому не нужны были лишние рты, это мы поняли в первые
же месяцы. Голод подстерегал город, всю нашу страну. И что такое голод, мы
узнали очень скоро.
Трагедия
блокадного Ленинграда
Очень близко к сердцу принял наш город трагедию
блокадного Ленинграда. Именно через Вологду прошёл весь поток эвакуированных
ленинградцев. Их везли в глубь страны. Слово «блокада» было непонятно для
детского сознания, но оно вселяло страшную тревогу в сердца. Мне не пришлось
видеть эвакуированных жителей Ленинграда, но рассказы соседей, бывавших на
железнодорожном вокзале во время прибытия эшелонов с блокадниками, впечатляли.
Рассказывали, как выносили умерших из вагонов, как выводили под руки еле передвигающихся
людей, увозили в госпитали, как жадно горящими глазами глядели они на хлеб и
другие продукты. Истощённые до крайности, больные дистрофией, люди в обмен на
миску картошки, бутылку молока, кусок лепёшки отдавали последние свои вещи, одежду,
часы. Голодали и бедствовали и сами вологжане, но трагедия ленинградцев никого
не оставляла равнодушным. Мы реально начинали понимать, что у войны есть и
такое нечеловеческое лицо – голодно-безумное. Однако надо сказать, что были и
спекулянты, которые наживались на страданиях ленинградцев.
С блокадой наша семья столкнулась вплотную, когда из
осаждённого города вернулась в Вологду Галя, мамина сестра. Она оказалась в
Ленинграде с воинской частью, передислоцированной в начале войны из Эстонии.
Как большинство ленинградцев, она попала на Большую землю через Ладогу.
Очутившись в Вологде, Галя, военнообязанная, должна была служить в подсобном
хозяйстве местной воинской части. Кажется, теперь у неё был постоянный
солдатский паёк, но мы, её близкие, видели, как долгое время ещё, оставшись одна,
она ела сырую картошку. Блокада повлияла на её психику.
Военный
быт
Вологда находилась в тылу. Горожане, по карточкам
получавшие хлеб и другие продукты, оказались в лучшем положении, чем
колхозники. В городе голода не было, но и сытости мы не знали. В быту
отсутствовало электричество, оно поступало только на предприятия. Освещались
керосиновыми лампами и коптилками. Общественный транспорт не ходил. Активной
жизнью жил рынок. Он играл большую роль в нашей семье. Мама, Мария Николаевна
Тёркина, по состоянию здоровья не могла работать на заводе, работала надомницей,
плела кружева для кружевной артели. Вологодское кружево уходило за границу. Всю
войну мама сдавала кровь для раненых, это тоже являлось статьёй дохода. Но
главное, в маме был какой-то коммерческий талант. Она умудрялась где-то
покупать муку, пекла нехитрые пирожки с яйцом и луком и продавала их на рынке.
Нам с Лузой от тех пирожков ничего не доставалось. Но доход какой-то был.
Соседки не одобряли её занятие, называли спекулянткой. Зато мы выжили,
солдатская семья, у которой никакой другой помощи не было. Добрым словом надо
вспомнить козу Римку, которая поддерживала наш скудный бюджет, было молоко и
для себя и для продажи. А корм в виде веников заготовляли заранее, летом коза
паслась в общем стаде. Было какое-то подспорье и от двух грядок овощей с
огорода, находящегося рядом с домом. Вот так и жили.
В военные годы горожане мылись в общественных банях.
Бань было немного в городе, поэтому очереди в них выстраивались огромные. Мы
ходили в так называемую железнодорожную баню. Находилась она на проспекте
Сталина, фасад её украшали колонны и фронтон, здание чем-то напоминало наш
театр. Баня добросовестно работала все военные годы, дарила горожанам своё
тепло, пар и воду. На ступенях широкой лестницы люди часами ждали своей
очереди, успевали обсудить все новости, военные и личные, рыночные цены и
дефицит вещей. Добравшись до заветных дверей в банное отделение, получив
номерок от бельевого шкафчика, счастливцы могли сколько угодно лить горячую
воду на свою голову в двух больших залах, греть своё тело в парилке. Вместе с
потом и грязью мы смывали, казалось, все невзгоды. В общем, обновлялись. Баня с
достоинством несла свою трудовую вахту.
Луза училась в школе. Не знаю точно, как помогали
вологодские школьники фронту, помню, что шили кисеты для красноармейцев,
вкладывали записочки. Шили и вязали тёплые рукавицы не только с большим, но и
указательным пальцем, чтобы можно было стрелять из винтовки. Ходили с
концертами в госпитали к раненым. А госпиталей в городе было много. Они заняли
все большие учебные заведения, некоторые учреждения и даже монастыри. Самый
большой госпиталь находился в школе № 8, построенной перед войной на улице Мира
(Сталина). Позднее я её заканчивала. А школы были размещены в небольших
старинных особнячках. Луза часто вспоминает эти школы, школы военных лет.
Вспоминает своих друзей и подруг.
Мой
детский сад
Детских садов не хватало. Меня смогли устроить (чтоб
как-то подкормить) в очень отдалённый детский сад, на другом конце города.
Заведующей там работала двоюродная сестра мамы – Анна Павловна Кузнецова.
Ходить приходилось через весь город, примерно километра три. Благо, я шла по
центральным улицам: Кирова (наша), Большая Октябрьская, Сталина, Советский
проспект. Меня никто ни разу не обидел. В конце Советского проспекта находилась
знаменитая дореволюционной постройки тюрьма. Вот за ней-то и находился мой
детский сад. Никто меня не сопровождал, по меркам того времени это не было
принято. И путь этот я освоила, он превратился в дорогу, рассказывающую о
прошлом города, о его достопримечательностях. Советский проспект был
центральной улицей. Здесь сохранились старинные особняки, гостиницы, магазины.
Я и сейчас помню этот путь в деталях. А тогда мне было просто интересно
разглядывать старые здания, представлять их прошлое. Окна небольших домов оказывались
часто на моем уровне, я видела в них чужую жизнь, людей, всё это будило
воображение, какие-то фантазии рождались в моей голове. Проходила мимо пристани
на реке, наблюдала, как отправляются от причала колёсные пароходы в далёкие
рейсы. В общем, ежедневный путь туда и обратно превращался в увлекательное
путешествие и не казался далёким. Много добрых детских приключений связано у
меня с моим детским садом.
Добрых? Но детство – это время, когда неизвестно
отчего вдруг нападает восторг и также неизвестно отчего нападает отчаяние. Помню
случай с санками. Иногда я брала в детский сад санки. Один раз мама не
разрешила их взять, причину не помню. Но я всё-таки взяла. К моменту ухода
домой из детсада санок под лестницей, куда я их обычно ставила, не оказалось.
«Украли!» Как возвращаться домой?! Маму я побаивалась. Что делать? От отчаяния
я решила не ходить домой. (Тут надо сказать, что иногда в холодные дни меня оставляли
ночевать в саду под присмотром сторожихи, но в этот раз не оставили. А
попросить я не посмела). И у меня созрела мысль – ночевать под лестницей в
подъезде, где хранились мётлы, лопаты, вёдра и т.д. «Не замёрзну! У меня
рукавички, муфточка, валенки!» Куда исчез детский страх? Даже сейчас не
понимаю. И переночевала. Утром, как ни в чём не бывало, явилась в группу. Часов
в 10 меня вызвали к заведующей, там сидела моя мама. Обман раскрылся. На душе у
меня было так гадко, как будто я совершила какой-то бесчестный поступок. Но, к
счастью, санки нашлись. Их на ночь в сарай поставила сторожиха, добрая тётя
Груша. Я до сих пор помню этот случай. Меня отругали, но не пожалели. А я ждала
сочувствия: ведь такого острого отчаяния, как в эту ночь, я никогда не
испытывала. Было стыдно, но и горько, как бывает это только в детстве. Но всё
плохое забывается быстро. Однако это был момент взросления, первый жизненный опыт,
когда я поняла: взрослые не всегда правы.
И ещё один странный свой поступок я не могу простить
себе. В доме пропали деньги. 5 рублей или больше, в общем, деньги небольшие, но
для семьи значимые. Искали. Подозрение пало на меня, младшую. Я деньги не брала,
доказать не могла, но под давлением взрослых взяла вину на себя. Проявила
слабость характера. Вспоминаю со стыдом. Но что было, то было. Урок на всю
жизнь.
Эти маленькие события, как бы отодвигали войну на
задний план, хотя каждый день о ней напоминало радио.
Сводки с фронтов передавались по радио в определённое
время. Они были тревожными, когда звучали слова: «Наши войска оставили город…»
Они были бравурными, когда после успешных военных операций перечислялось
количество оружия, танков, самолётов, захваченных в боях и уничтоженных нашими
войсками. И, конечно, особенно торжественно и пафосно сообщались новости о
победах Красной армии и героизме советских солдат. Мы очень хорошо знали героев
того времени – Зою Космодемьянскую, Виктора Талалихина, Александра Матросова и
других. И наши поражения (детское сердце сжималось), и наши победы (загорались
надежды) – ничто не проходило мимо нашего сознания. Радио было включено в
каждом доме с утра до вечера.
Отец
на фронте
Наш отец ушёл воевать в первые дни войны, которая
застала его на Севере, в Мурманской области. В молодом городе Молотовске он
устраивался на работу, туда же он хотел перевезти впоследствии семью. Там, на Северном фронте, он и воевал
первые два года. От него приходили письма.
В 1943 году во время передислокации армий с севера на
юг эшелон, в котором находился наш отец,
сделал остановку в Вологде. Его отпустили на 2 часа повидаться с семьёй. От
вокзала до улицы Кирова – полчаса ходьбы, но, к великому сожалению, он никого
не застал дома. Где была мама, где были мы с Лузой – неизвестно. Когда уже в
сумерках я и Луза явились домой, нам торопливо сообщили, чтоб мы быстрее бежали
к соседям, там сидит наш папа. Свиданье продолжалось недолго, запомнились
фигура отца в военной форме, погоны.
Образ отца запомнился плохо, о нём напоминают военные
фотографии. Какое молодое лицо на фото! В то время папе было всего 30 с
небольшим. Вернулся домой он в конце 1945 года. Я с марта 1946 года по август
1949 год находилась в костнотуберкулёзном санатории на лечении. Фактически
вместе с ним мы жили лет шесть, когда я училась в старших классах. О войне
рассказывал мало, впрочем, как и все фронтовики. Встретил Победу под
Кенигсбергом. Служил при штабе артиллерийского полка чертёжником. Был контужен,
плохо слышал. Имел достойные награды, в том числе орден Красной звезды. До сих
пор жалею, что до обидного мало знала о его молодости, как он воевал. После
войны он прожил 15 лет, был хорошим семьянином, особенно любил своих маленьких
сыновей Юру и Сашу, наших сводных братьев, родившихся от его второго брака.
Работал на фабрике по изготовлению гребней и пуговиц. Был парторгом, его
уважали и ценили в коллективе, даже избирали народным заседателем в народный
суд. Война, конечно, сократила его жизнь. Папа умер в возрасте 52 лет от инфаркта.
Друзья
и товарищи детства
А в детстве мы не задумывались о высоких материях,
были малы. Моей закадычной подружкой тех лет была Томка Громова, младше меня на
один год. Родители её, и мать и отец, воевали на фронте, а она жила с бабушкой
тётей Леной Рябининой на первом этаже нашего дома, как раз под нами. Мы вместе
играли в куклы, самодельные тряпичные куклы, шили из лоскутков им одежду,
благо, тётя Лена была портнихой и снабжала нас лоскутками. Мы играли, иногда дрались,
зимой любили бродить по сугробам, прыгать с крыш сараев прямо в рыхлый снег,
катались на санках. Мы дружили вдвоём, старшие ребята нашего двора, шпана, как
называли их жители дома, нас в свою компанию не пускали, но и сильно не
обижали. От них мы получили первые знания о сексуальной жизни взрослых. Учились
мы с Томкой в разных школах, у неё всегда были проблемы с учёбой. А вот выросла
она очень красивой девушкой. Судьбы наши как-то незаметно разошлись.
В годы войны, примерно в 1944-м, одну из комнат нашей
квартиры снимала семья военного из Ленинграда. Жена – певица филармонии, двое
детей (сын-подросток и 3-летняя дочь), а также бабушка, милая интеллигентная
старушка. Я впервые увидела другую культуру, другой стиль жизни, не наш
полукрестьянский-полугородской, другой, казалось мне, более благородный.
Поражало какое-то благозвучие языка (с ударением в словах на букву «а»), манера
поведения, модная одежда, дамские шляпки, красивые игрушки, детские книжки,
даже приготовление пищи. Мы варили картошку в мундирах, а они чистили кожуру, а
затем варили картошку в подсоленной воде, что мне казалось необыкновенно вкусно
и одновременно очень интеллигентно. Когда они съезжали, оставили мне в подарок
все детские книжки – настоящее богатство. Здесь были и сказки Андерсена, и
сказки Чуковского. Запомнилась книга Бориса Житкова «Что я видел» о довоенной
московской жизни. Остались несколько альманахов детского журнала «Круглый год».
Остались подшивки журнала «Ленинград». Для меня началось время увлечения
книгами. Хотя первую книгу я прочла гораздо раньше. Эта первая случайная книжка
была о городских детях, оказавшихся в деревне, о летней благодати, о летнем
дожде, почти по Тютчеву. Книжка запала в душу, иначе бы я не вспоминала её до
сих пор.
Лето
в деревне
Кроме книг, ещё одним счастливым виденьем детства,
виденьем, в котором не было войны, является воспоминание о поездке в деревню
Карманиху. Там я гостила некоторое время у тёти Веры, сестры отца. Военная
деревня испытывала, наверное, немало трудностей, связанных с войной, но они
как-то прошли мимо моего детского сознания, запомнилось самое светлое.
Карманиха – крохотная деревня, утонувшая в зелени
черёмух, была вытянута в одну улицу и заканчивалась выгоном. Через дорогу за
оградой тянулись сенокосные луга. По утрам солнце сквозь дымку тумана освещало
эти высокие травы, будило и нас. Пастух собирал стадо, звуки утра начинались с
густого мычанья коров, дребезжащего блеяния овец, нежного звона колокольчиков и
хлёстких выстрелов пастушьего кнута. В избе тётя Вера управлялась с печкой. В
протопленную русскую печь ставились чугуны с картошкой, щами, глиняные кринки с
кашей, молоком. Еда готовилась сразу на весь день и на всю семью. А семья
состояла из тёти Веры, дяди Вани, инвалида войны, и детей. Старшие дети весь
день трудились в колхозе, а я оставалась с босоногой 4-летней Нинкой, лицо
которой было густо усыпано веснушками. Бродили мы с ней по лугам, барахтались в
мелководной речке, валялись на чистом речном песке, щипали в огороде сладкие
стручки гороха и наслаждались топлёным молоком. Деревенская пища казалась мне
необычайно вкусной. И хотя рацион был небогат, своя коровка спасала семью от
лишений. Я не знаю, насколько большие налоги платили колхозники государству,
это было за чертой моей городской жизни. Деревня мне казалась райским уголком,
уголком тихой радости без печали и тревог. Помню только, что деревня выглядела
безлюдной, одни дети. Взрослые либо воевали, либо работали с утра до вечера в
колхозе.
Дом тёти Веры и дяди Вани стоял на краю деревни, был
удлинённой формы, с высоко поднятыми над землёй окнами. Внизу находились
подклеть и мастерские дяди Вани. Заднюю часть дома занимали хлев, сеновал, где
висели сухие веники, хранился огородно-полевой инвентарь. Что интересно,
туалета не было, и нужду справляли с навеса прямо в хлев. Так устраивалась
северная изба, и был в этом здравый смысл, ведь вся изба покрывалась общей крышей.
Под одной крышей жили и люди и скот.
Помню ещё один удивительный сюжет деревенского уклада
– банный день. Но в том-то и дело, что бани у дяди Вани не было, а мылись в
печи. В субботний день русская печь хорошо протапливалась, нагревали много
воды, щёлоку (вода с золой прекрасно мылила волосы). Прометали печь от углей,
настилали соломы, ставили тазы с водой, залезали в печь и даже закрывались
заслонкой. Там же и парились, хлестались вениками. Управлялись ловко, привычно.
Даже маленькая Нинка лихо залезала в печь, звала меня. Мне было страшно, но
уговорам поддалась, полезла. Когда оказалась в горячей темноте и тесноте, заорала
и, вымазавшись в саже, непомытая, выкатилась из печи, с трудом переводя
дыхание. Потом меня отмывали от сажи в корыте.
Запомнилось мне возвращение домой, дорога из Карманихи
в Устье. Семь километров мы шли вдвоём с мамой через лески, луга, торфяники.
Шли по дороге то мягкой от пыли, то бугристой от твёрдых комков торфа на
болотах, то и вовсе заболоченной. Останавливались в деревушках, отдыхали.
Запомнилась высокая синь неба, избы на его фоне, лёгкий ветерок, шевеливший
косы берёз и нега, разлитая в воздухе. Такой яркий день – и мама рядом, это
тоже счастливое виденье из детства.
О сельские виды! О дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
(Николай Рубцов)
Мама
в моей жизни
Мама была со мною рядом всё моё дошкольное детство.
Она любила меня, не помню, чтоб наказывала, но и нежности особой не проявляла,
как-то не принято было это в нашей семье. Я её немного побаивалась и в то же
время чувствовала, что мама – самая главная основа нашей жизни, надёжная защита
нашего семейного гнезда. Она была деловой, энергичной женщиной. К ней всегда
прибивались обедневшие родственники, у неё жила последние годы жизни её
свекровь. У неё, имеющей 5 классов образования, было довольно много грамотных
подруг. Одна из них, двоюродная сестра, Тёркина Мария Павловна, говорила мне
уже в старшие годы: «Твоя мать с неба звёзды хватала и на 10 метров в глубину
видела». Эта фраза маминой подруги осталась загадкой на всю жизнь.
Своей маме я обязана своим здоровьем. В 7 лет я
заболела туберкулёзом позвоночника. Болезнь тяжёлая, заканчивающаяся в лучшем
случае горбом, в худшем – смертью. Лечили туберкулёз костей только в
специальных санаториях, путёвку в которые надо было ждать годами. И всё-таки
мама добилась её, несмотря на военные трудности. В сентябре 1944 года, когда я
уже училась в первом классе, мама повезла меня на лечение в Тотемский
санаторий. Добирались по реке Сухоне, пароход пыхтел и шлёпал колёсами почти
два дня. Насмотрелись с палубы на осеннюю красоту вологодского леса, на бедные
деревеньки с разрушенными куполами церквей.
Тотемский санаторий – хорошо оснащённая больница для
лечения костного туберкулёза, существующая с довоенных времён, лечила неплохо.
Там я продолжила учиться в 1-м классе. Учились мы, лёжа в гипсовых кроватках,
писали на специальных досках, ставящихся поперёк кровати. На доски устраивали
тетради и писали. Помню, что мы после отбоя сильно баловались, отвязывали ремешки
и бегали по палате, что категорически запрещалось. Это вредило лечению. Нас
даже наказывали. Мама сильно тосковала по мне и приехала. Посмотрела-посмотрела
на всё, да и забрала меня домой. Не смогла оставить свою дочку в больнице на
всю зиму одну. Решила, что дома мне будет лучше. Назад добирались по Сухоне,
когда уже начинался ледостав, шла шуга. Река сильно обмелела, плыли на барже,
прицепленной к буксиру. Помню, баржа села на мель, нас долго стаскивали. Я
снова пошла в школу в первый класс, догоняла одноклассников, но учёба у меня не
задалась, и учительница посоветовала маме забрать меня из школы до следующего года.
И получилось так, что я отстала от сверстников на целых два года. Но зато в
следующем году я училась уже без проблем и даже стала отличницей со второго
класса.
В марте 1946 года меня направили снова в санаторий, но
только уже в другой – Владимировский противотуберкулёзный санаторий Кадуйского
района, где я провела три года, лежа на кровати, не вставая, так что в конце
концов разучилась ходить. Обучалась навыкам хождения заново. А мама моя в это
время уже находилась в больнице, ей делали операцию. У неё был рак желудка.
Здоровье сильно подорвала война. Маму я видела летом и осенью 1946 года, когда
она, больная, приезжала навестить меня в санаторий. Помню до сих пор запах
маминых яблок с Украины и ранец с книжками (особенно повесть «Белый пудель»
Куприна очень понравилась). Представляю, как мама переживала за меня, за мою
дальнейшую судьбу. Ведь оставляла она меня навсегда. В марте 1947 года мама
умерла. А я всё-таки выздоровела. И ходить научилась, хотя и не сразу.
Родная
улица Кирова в годы войны
Всё детство и юность я прожила на улице Кирова (бывшая
Обуховская). Во времена войны на ней не было ни одного каменного дома. Тем не
менее, улица Кирова являлась одной из главных улиц города. Дома дореволюционной
постройки все деревянные, украшенные причудливой резьбой: наличники, балконы,
парадные двери подъездов. Дома в основном двухэтажные, многоквартирные. Мостовая
была выложена булыжником, а по краям мостовой тянулись деревянные мосточки для
прохожих. Всю эту милую картину я помню до сих пор. Наш дом смотрел окнами на
улицу, её жизнь была на виду. Шли ли танки на товарную станцию, брели ли стада
коз и овец, возвращаясь вечерами с пастбища, шагали ли рабочие по утрам на
завод, кричали ли горластые мальчишки – всё это эпизоды из жизни улицы Кирова.
По тротуарам бродили цыганки, нищие, свободно заходили в дома, да и воришки водились.
Но разбоев не помню.
Одним из украшений улицы Кирова когда-то была Власьевская
церковь, но в войну она стояла уже без куполов и крестов, в ней располагалась
мельница. Здание неказистое, скрытое от глаз высоким забором. Рядом находился
маленький магазинчик «Комсомольский» («Комсомолка»), с заднего входа которого
торговали керосином, использовали его для керосиновых ламп и примусов. На
примусах готовили пищу. Был ещё один магазин ТПО («Тэпэушка»), недалеко от
дома, где мы по карточкам получали хлеб. Очереди за хлебом помню до сих пор.
На углу Кузнецкой и Кирова стоял неприглядный,
какой-то непородистый дом. Одноэтажный. В нём в одной из квартир жила женщина –
еврейка Роза, толстая, крикливая, вздорная и добродушная, в общем-то. Она имела
большую семью. Держала корову, продавала молоко, поэтому её знали многие.
Помню, как она кричала, когда у неё убили на фронте сына.
Напротив наших окон через дорогу стоял дом с
мезонином. Небольшой дом казался мне немного таинственным, так как его обитателей
я почти не знала. В мезонине жили, очевидно, молодые люди, из окон часто
слышалась музыка. Именно из окон этого дома я впервые услышала патефонную
запись «Случайного вальса». Эта ассоциация – «Случайный вальс» и дом с
мезонином – осталась на всю жизнь. Казалось, песня об этом доме, казалось,
именно в нём, уже в предчувствии скорой победы, танцевала «случайная пара».
Победа
пришла!
И Победа пришла! Ранним утром нас разбудили крики с улицы.
Из окна увидели, что всю проезжую часть заполнила толпа возбуждённых людей. Из
всех домов выбежали жители, целовались, обнимались, плакали, кричали и просто
горланили. Играла гармошка. Так улица встречала Победу, так улица встречала
конец военных испытаний, которые выпали на всех нас и которые мы перенесли все
вместе. Впервые я увидела столько много счастливых людей. Яркое солнце, запах
свежей листвы, музыка, сладкое красное вино – это были ощущения Победы. Исчезли
сосущая боль, тревоги, которые всю войну жили внутри нас. Как в сказке добро
победило зло. Так должно было случиться и случилось реально. Мы победили зло –
фашизм. Справедливость восторжествовала. Казалось, теперь будет жизнь без невзгод
и несчастий.
Но не всем мечтам удалось сбыться. Россия победила
страшного врага, отдав за Победу неимоверно огромную цену. Но победить другого
врага – бедность – так и не смогла. В этом корень наших проблем.
Приходило и понимание, что другие страны живут лучше.
Та же Германия. После войны солдатам было разрешено отправлять посылки родным с
вещами, которые как бы в виде контрибуции за страшные потери в войне отдавались
России. Приходили посылки и нам от отца. Он не сразу демобилизовался. В
посылках были ткани, одежда, канцелярские принадлежности (карандаши, тетради и
др.) В них мы увидели другую жизнь. Помню красивое вечернее платье, золотисто-жёлтое,
с богатой вышивкой. Платье как у сказочной Золушки. Его так никто ни разу и не
надел, просто невозможно красивое! А из розового гарусного полотна нам с Лузой
пошили нарядные платья. Все эти вещи казались нам заслуженными дарами за годы
бедности и недоедания.
Приходили посылки из Германии и нашим знакомым. Мы с
мамой ходили смотреть немецкие книги с красочными иллюстрациями из жизни
германских высокопоставленных чинов – картины богатых замков, залов, парков,
прудов с лебедями, ухоженных собак. Открылись какие-то особенности немецкой
культуры. Казалось, в Германии все так жили. И с этими «сверхлюдьми» мы боролись?!
И победили?! Для нас в то время это было загадкой.
Мы победили!
Прошли годы. На дворе 2010 год. Очень скоро зазвучат
победные марши в честь 65-летия Победы. Пройдут по площадям ветераны войны,
вспыхнут огни салютов, и всколыхнутся народные чувства памятью о далёких годах
войны. Моё дошкольное детство как раз пришлось на это время. Несмотря на войну,
страна жила, трудилась с огромным напряжением, растила детей, спасала для новой
жизни своё молодое поколение, верила в победу. Пусть за границами детской
памяти остались глобальные события войны, но достоинство и правоту своего
государства мы поняли уже тогда. Я горжусь своей Россией. Горжусь нашей
Победой.
Источник:
Я люблю тебя, Горная Шория!
Комментариев нет:
Отправить комментарий